Неточные совпадения
Воспоминание о вас для вашего сына может повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать, не вложив в
душу ребенка духа осуждения к тому, что должно быть для него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в духе
христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Он не думал, что тот
христианский закон, которому он всю жизнь свою хотел следовать, предписывал ему прощать и любить своих врагов; но радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его
душу.
Вы посмеетесь даже от
души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!» И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный
христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной
души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и
христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей
души…
«За внешней грубостью — добрая, мягкая
душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип человека, который чувствует себя созданным для того, чтоб служить, — определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? — Служить — все равно кому. Митрофанов тоже человек этой категории. Не изжито древнее, рабское,
христианское. Исааки, как говорил отец…»
И думается, что для великой миссии русского народа в мире останется существенной та великая
христианская истина, что
душа человеческая стоит больше, чем все царства и все миры…
А сказано
христианскому миру, что больше нужно бояться убивающих
душу, чем убивающих тело.
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а
душа у тебя лучше иной
христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела не обломаю. Я горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Мальчик Добролюбов был очень аскетически настроен, формация его
души была православно-христианская.
Русская народная
душа воспитывалась не столько проповедями и доктринальным обучением, сколько литургически и традицией
христианского милосердия, проникшей в самую глубину душевной структуры.
Свобода, прежде всего свобода — вот
душа христианской философии и вот что не дается никакой другой, отвлеченной и рационалистической философии.
Церковь может принять это обвинение и с гордостью сказать: да, в Церкви
христианской много языческого материализма и реализма, потому что в ней есть
душа мира, та
душа мира, которая в язычестве раскрывалась для восприятия Логоса.
Язычество было необходимой, элементарной ступенью в процессе мирового откровения; без этой ступени никогда мир не пришел бы к
христианскому сознанию; в язычестве была неумирающая правда, правда божественности мировой
души, божественности матери-земли, которая должна войти в дальнейшее развитие религиозного сознания.
Никогда, даже когда была молода, ни одного романа с таким интересом не читывала, с каким прочла последнее твое письмо. Да, мой друг! мрачны, ах, как мрачны те ущелия, в которых, лишенная
христианской поддержки,
душа человеческая преступные свои ковы строит!
Лиза Еропкина жила в неперестающем восторженном состоянии. Чем дальше она шла по открывшемуся ей пути
христианской жизни, тем увереннее она была, что это путь истинный, и тем радостнее ей становилось на
душе.
«Вот с этим человеком, кажется, можно было бы потолковать и отвести хоть немного
душу», — подумал он и, не будучи еще уверен, чтоб тот пришел, решился послать к нему записку, в которой, ссылаясь на болезнь, извинялся, что не был у него лично, и вместе с тем покорнейше просил его сделать истинно
христианское дело — посетить его, больного, одинокого и скучающего.
— Спасибо, князь, спасибо тебе! А коли уж на то пошло, то дай мне разом высказать, что у меня на
душе. Ты, я вижу, не брезгаешь мной. Дозволь же мне, князь, теперь, перед битвой, по древнему
христианскому обычаю, побрататься с тобой! Вот и вся моя просьба; не возьми ее во гнев, князь. Если бы знал я наверно, что доведется нам еще долгое время жить вместе, я б не просил тебя; уж помнил бы, что тебе непригоже быть моим названым братом; а теперь…
Впрочем, несмотря на сие, все почести отшедшему в вечность были отданы сполна, яко сыну. Покров из Москвы выписали, а погребение совершал известный тебе отец архимандрит соборне. Сорокоусты же и поминовения и поднесь совершаются, как следует, по
христианскому обычаю. Жаль сына, но роптать не смею и вам, дети мои, не советую. Ибо кто может сие знать? — мы здесь ропщем, а его
душа в горних увеселяется!»
В эти глаза глядела прямая и честная
душа протопопа Савелия, которую он, в своем
христианском уповании, верил быти бессмертною.
Но Дэбльтоун, — говорим это с гордостью, — не только разрешил этнографическую загадку, оказавшуюся не по силам кичливому Нью-Йорку, но еще подал сказанному городу пример истинно
христианского обращения с иностранцем, — обращения, которое, надеемся, изгладит в его
душе горестные воспоминания, порожденные пребыванием в Нью-Йорке.
Но приходит время, когда, с одной стороны, смутное сознание в
душе своей высшего закона любви к богу и ближнему, с другой — страдания, вытекающие из противоречий жизни, заставляют человека отречься от жизнепонимания общественного и усвоить новое, предлагаемое ему, разрешающее все противоречия и устраняющее страдания его жизни, — жизнепонимание
христианское. И время это пришло теперь.
Только бы каждый из нас постарался понять и признать ту
христианскую истину, которая в самых разнообразных видах со всех сторон окружает нас и просится нам в
душу; только бы мы перестали лгать и притворяться, что мы не видим эту истину или желаем исполнять ее, но только не в том, чего она прежде всего требует от нас; только бы мы признали эту истину, которая зовет нас, и смело исповедовали ее, и мы тотчас же увидали бы, что сотни, тысячи, миллионы людей находятся в том же положении, как и мы, так же, как и мы, видят истину и так же, как и мы, только ждут от других признания ее.
Мнение это совершенно ошибочно.
Христианское учение и учение позитивистов, коммунистов и всех проповедников всемирного братства людей, основанное на выгодности этого братства, не имеют ничего общего между собой и отличаются друг от друга в особенности тем, что учение
христианское имеет твердые, ясные основы в
душе человеческой; учение же любви к человечеству есть только теоретический вывод по аналогии.
Так, при всё большем и большем расширении области любви для спасения личности, любовь была необходимостью и приурочивалась к известным предметам: к себе, семье, обществу, человечеству; при
христианском мировоззрении любовь есть не необходимость и не приурочивается ни к чему, а есть существенное свойство
души человека.
Восемнадцать веков эти сделали то, что теперь люди, продолжая жить языческой жизнью, не соответствующей возрасту человечества, не только видят уже ясно всю бедственность того состояния, в котором они находятся, но в глубине
души верят (только потому и живут, что верят) в то, что спасение от этого состояния только в исполнении
христианского учения в его истинном значении.
Христианское учение есть указание человеку на то, что сущность его
души есть любовь, что благо его получается не оттого, что он будет любить того-то и того-то, а оттого, что он будет любить начало всего — бога, которого он сознает в себе любовью, и потому будет любить всех и всё.
— А у Вукола вон какой домина схлопан — небось, не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье, а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь за родительские молитвы счастье посылает… Тоже и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну, и ты кануны будешь говорить. Грешный человек, а душа-то в нем
христианская. Вот и будем замаливать его грехи…
— Ладно, ладно… Будет вам снох-то тиранить. Кто Володьку-то Пятова к Арише подвел? Кто Михалку наущал жену колотить? Кто спаивал Михалку? Это все ваших рук дело с Гордеем Евстратычем… Вишь, как забили бабенку! Разве у добрых людей глаз нет… Дуняша, оболокайся!.. А то я сейчас в волость пойду или станового приведу… Душу-то
христианскую тоже не дадим губить.
Именно такой труд, доводящий старое тело почти до полного бесчувствия, — именно такой труд дает ее
душе тот покой, какого она страстно домогается и не находит в обыкновенных
христианских подвигах, как пост, молитва и бесконечные поклоны.
Как истомленный жаждою в знойный день усталый путник глотает с жадностию каждую каплю пролившего на главу его благотворного дождя, так слушал умирающий исполненные
христианской любви слова своего утешителя. Закоснелое в преступлениях сердце боярина Кручины забилось раскаянием; с каждым новым словом юродивого изменялся вид его, и наконец на бледном, полумертвом лице изобразилась последняя ужасная борьба порока, ожесточения и сильных страстей — с
душою, проникнутою первым лучом небесной благодати.
— Не все так думают о святейшем Гермогене, боярин; я первый чту его высокую
душу и
христианские добродетели. Если б мы все так любили наше отечество, как сей благочестивый муж, то не пришлось бы нам искать себе царя среди иноплеменных… Но что прошло, того не воротишь.
Эта святая
душа, которая не только не могла столкнуть врага, но у которой не могло быть врага, потому что она вперед своей
христианской индульгенцией простила все людям, она не вдохновит никого, и могила ее, я думаю, до сих пор разрыта и сровнена, и сын ее вспоминает о ней раз в целые годы; даже черненькое поминанье, в которое она записывала всех и в которое я когда-то записывал моею детскою рукою ее имя — и оно где-то пропало там, в Москве, и еще, может быть, не раз служило предметом шуток и насмешек…
Григорий Иваныч был сын малороссийского дворянина, священника, имевшего около ста
душ крепостных крестьян; прадед его, турок, не знаю, по каким причинам, выехал из Турции, принял
христианскую веру, женился и поселился в Малороссии.
Если смерть в самом деле опасность, то нужно встретить ее так, как подобает это учителю, ученому и гражданину
христианского государства: бодро и со спокойной
душой.
Говорили: «Бог знает, что у него там есть на
душе: чужая
душа — потемки; а он нам помогает и никем не требует; видим, что он есть человек доброй
души,
христианской, и почитаем его».
— Помоги, коли хочешь спасти
душу христианскую от греха — дай денег!
«Купель
христианская, освятив
душу Владимира, не могла вдруг очистить народных нравов», — говорит Карамзин (том I, стр. 154). Ту же мысль подробнее развивает г. Соловьев в следующих словах...
Хоть душа-то
христианская,
Согрешил — поджал я хвост».
Знать, им не жаль ни крови
христианской,
Ни
душ своих. Какая им корысть!
Самим тепло, а братию меньшую
Пусть враг сечет и рубит, да и
душиНасильным крестным целованьем губит.
Просил я их со многими слезами,
Какую ни на есть, придумать помощь, —
И слышать не хотят. Не их, вишь, дело!
Так чье же?
— Слушаю, матушка, слушаю, отчего же нельзя, — оно все можно, я сейчас для тебя-то сбегал бы, — да вот, мать ты моя родная, — и старик чесал пожелтелые волосы свои, — да как бы, то есть, Тит-то Трофимович не сведал? — Женщина смотрела на него с состраданием и молчала; старик продолжал: — Боюсь, ох боюсь, матушка, кости старые, лета какие, а ведь у нас кучер Ненподист, не приведи господь, какая тяжелая рука, так в конюшне богу
душу и отдашь,
христианский долг не исполнишь.
Таким образом, является то мрачное понятие о теле, как темнице
души, которое существовало у до-христианских народов.
Оскорбленный за Ломоносова до глубины
души, я имел неосторожность очень резко высказать свое мнение о Хераскове, где досталось и
христианским истинам, так пошло и безжизненно вставленным в поэме Хераскова.
— Долго блуждал он, не приставая никуда и терзая свою
душу потребностями, которым не находил удовлетворения; перебегая от предмета к предмету, попал на
христианских писателей.
— Батюшка, кормилец… ваше сиятельство!.. — услышал я два гнусавых, лицемерно жалобных голоса. — Не дай пропасть
душам христианским…
Погребальные «плачи» веют стариной отдаленной. То древняя обрядня, останки старорусской тризны, при совершении которой близкие к покойнику, особенно женщины, плакали «плачем великим». Повсюду на Руси сохранились эти песни, вылившиеся из пораженной тяжким горем
души. По на́слуху переходили они в течение веков из одного поколенья в другое, несмотря на запрещенья церковных пастырей творить языческие плачи над
христианскими телами…
Старухи келейницы, жившие в доме у его родителей для обученья ребятишек грамоте, называли трактиры корчемницами, по действу диаволю поставленными от слуг антихриста ради уловления
душ христианских.
— Кровь на них, — отвечал Артемий. — С бою богатство было брато, кровью омыто, много
душ христианских за ту казну в стары годы загублено.
— Диавола!.. Вот чье дело сотворила ты, окаянная! — грозно сказала ей Манефа. — Кто отец сóблазнов?.. Кто сóблазны чинит на пагубу
душам христианским?.. Кто?.. Говори — кто?..
— Хороша Москва!.. Можно чести приписать!.. — с горечью сказала Манефа, поднимая наметку и сурово вскинув глазами на Василья Борисыча. — Пекутся о
душах христианских! Соблюдают правую веру!
Но ты, моя чистая, прекрасная голубица, после того как труп мой, лишенный
христианского погребения и зашитый в рогожу, будет брошен в яму на собачьем кладбище, вместе со всякой падалью, — ты не прокляни меня, но прости и помолись, как добрый ангел, за мою погибшую
душу!..